В беседе с Гунтхардом Вебером

В беседе с Гунтхардом Вебером[1]

Биргит Тереза Кох

Я побеседовала с д-ром Гунтхардом
Вебером, который, как никто другой, находился с обеих сторон — и
системно-конструктивистской терапии, и феноменологически ориентированной
расстановочной работы — и сыграл ключевую роль в их развитии в Германии. Помимо
всего прочего, он был одним из создателей «Гейдельбергской школы» и Системного
общества (SG)
в Германии, основателем Международного Общества Системных Решений по Берту
Хеллингеру (IAG),
инициатором создания, соучредителем и «патроном» Германского Общества Системных
Расстановок (DGfS).
Разговор шел о двух родах счастья — том, что выпало в жизни ему, и том, что
досталось в его лице расстановщикам, — об удовольствии от «произвольной
программы», о хороших границах и жесткой системной полемике. И не в последнюю
очередь о не получившем пока ответа вопросе о месте системных расстановок в
психотерапии и консультировании.

«Моя работа для расстановок сделана»,
— пишешь ты в подготовительном письме, а незадолго до этого ты покинул редакцию
«Практики системных расстановок», и нам так и не удалось побудить тебя
остаться. Что волнует тебя сейчас и куда лежит твой путь?

Когда
я написал, что моя работа для расстановок сделана, я хотел этим сказать, что у
меня есть ощущение, что последние двадцать пять лет я нес достаточно
ответственности в области расстановочной работы, достаточно много всего инициировал
и организовал. Короче говоря, я больше не хочу заниматься организационными
делами. Вот уже некоторое время я наслаждаюсь «произвольной программой» и
больше делаю то, к чему меня тянет и что дает мне энергию. Конечно, я сохраняю
связь с расстановочной работой. Но, кроме того, я смотрю, что еще может придать
смысл оставшемуся мне времени жизни, что еще может ее обогатить.

Ты много бываешь в Африке и организуешь
там школьные и образовательные проекты для девочек и молодых женщин. Это та
«произвольная программа», о которой ты говоришь?

И
да и нет! Главным мотивом того, что мы с женой десять лет назад стали запускать
в Мали проекты по школьному и профессиональному образованию прежде всего для
девочек и по увеличению доходов у женщин (www.haeuser-der-hoffnung.org), было то, что мы
считали необходимым не только говорить о нищете там, но и делать что-то
конкретное. Нам в жизни много везло, мы чувствовали себя в очень
привилегированном положении и хотели поделиться чем-то из того, что мы
получили. Это была еще и компенсация за совершенно необыкновенные поездки по этой
стране. С тех пор мы полюбили этих людей и эту страну, и мы снова и снова
видим, сколько всего там можно привести в движение при помощи достаточно
небольших финансовых вложений. И просто счастье, что нас поддерживает столько
друзей, коллег и родственников.

Вообще-то
я был в Южной Африке еще студентом, а после университета с женой, и работал там
в англиканском миссионерском госпитале. Совсем не так далеко от того места, где
руководил школой Берт Хеллингер, в Стране зулусов. Я тогда хотел стать Альбертом
Швейцером (смеется).

Тогда нам повезло, что ты это для
начала отложил и вернулся. Коротко обобщу: после тех ранних периодов пребывания
в Южной Африке ты работал в психиатрической клинике в Вислохе, изучал
психоанализ, поведенческую терапию и трансактный анализ, затем много лет — в
том числе с Хельмом Штирлиным — работал в Университете Гейдельберга и был одним
из тех, кто развивал в Германии семейную терапию, которая поначалу еще не была
системной. Что восхитило тебя в семейной терапии?

Это
не было восхищением, просто она, как позже расстановочная работа, хорошо мне
подходила. В 1974 году мне стало ясно, что в психоаналитики я не гожусь. Помногу
и в основном молча сидеть за кушеткой было не мое. И то, что тогда мне
встретилась семейная терапия или, лучше сказать, Хельм Штирлин, было счастливым
случаем. В то время я работал в университетской психиатрической клинике
Гейдельберга. По средам многие студенты и коллеги устремлялись в большую
аудиторию (в том числе Гунтер Шмидт и Бернхард Тренкле). Тогда я тоже как-то
раз туда устремился и услышал первые лекции Хельма Штирлина по семейной терапии,
который привез ее из США. Для меня, автодидакта, самостоятельно изучавшего психиатрию
с ее психопатологическими и социально-психиатрически ориентированными
концепциями в земельной психиатрической больнице, а затем в психиатрической
клинике при университете, семейно-терапевтическое мышление было очень вдохновляющим,
а «живые» сессии семейной терапии открыли для меня новые горизонты в отношении
возможных взаимосвязей и способов работы. Это мышление на уровне
взаимодействий, моделей отношений и социальных взаимосвязей было для меня,
человека, социализированного в медицинском мире патологизации и диагностирования,
своего рода просветлением.

Следующим
счастливым случаем стало то, что в 1977 году Хельм Штирлин предложил мне место
ассистента. Это произошло как раз в тот момент, когда я взял четырехмесячный отпуск
за свой счет, чтобы разобраться со своими дальнейшими профессиональными
перспективами. Я занял эту должность, принял участие в замечательной, креативной
командной работе и лично познакомился с большинством пионеров семейной терапии
и конструктивизма. Это был незаурядный опыт.

Ты являешься одним из основателей так
называемой Гейдельбергской школы? Что конкретно вы создали и кто к вам
относился?

В
маленьком, но влиятельном отделении фундаментальных психоаналитических
исследований и семейной терапии, которым руководил Штирлин, был только он как
директор по медицине, заведующий отделением и было еще одно ассистентское
место. Преподавалась и применялась тогда главным образом семейно-динамическая
концепция Штирлина, во многом ориентированная на мультигенерационную перспективу.
Поворот, которому активно способствовал в том числе Штирлин, произошел в 1977
году, когда к нам в Гейдельберг приехала Миланская команда (Мара Сельвини,
Луиджи Босколо, Джанфранко Чеккин и Джулиана Прата). Меня сразу очень привлекла
их теория, опирающаяся на взгляды и открытия Грегори Бейтсона и Пола Вацлавика,
и методы работы, которые они применяли в своих процессах семейной терапии и
которые они называли системными. Михаэль Виршинг, тогдашний заведующий
отделением, и я стали продвигать это направление, и после встречи в Лондоне мы
пригласили Босколо и Чеккина провести в Гейдельберге серию семинаров. Важным первичным
импульсом стала статья миланцев «Построение гипотез, циркулярность и
нейтральность». Возникло «циркулярное интервью». Дальнейшие разработки и развитие
этих концепций, включая более конструктивистскую перспективу, мы назвали «Новой
Гейдельбергской школой». Постоянное ядро команды составляли Хельм Штирлин, Фриц
Симон, Гунтер Шмидт и я. Эта четверка в течение шести лет интенсивно
сотрудничала в рамках исследовательского проекта, посвященного системной
терапии психотического поведения. Потом к нам добавились Ханс Руди Фишер,
Арнольд Ретцер и Йохен Швайцер, который в последние годы много сделал и многого
добился для системной терапии.

В книге «Еще раз о расстановочной
работе»[2]Фриц
Симон говорит, что образ действий или метод является системным в том случае,
если своей теоретической основой он признает системную теорию. В 1993 году ты
издал книгу «Два рода счастья»[3]
с подзаголовком «Системная психотерапия Берта Хеллингера». Как ты понимал
системность тогда или как ты понимаешь ее сейчас?

Это
коварный вопрос. «Два рода счастья» была задумана мной как услуга для Берта
Хеллингера и коллег. Тогда (1990) он собирался уйти на пенсию. Многие его взгляды
и методы казались мне очень инновативными, и было жаль, что они нигде не
опубликованы. Моей целью было упорядочить, собрать и без интерпретаций описать
его идеи. С успехом книги Гейдельбергская группа стала отождествлять меня с ней
и ее содержанием. Но при этом она не нашла «онтологический» стиль описаний
Хеллингера ни конструктивистским, ни системным и решительно его отвергла. Меня
же семейная расстановка привлекала все больше и больше. Так что конфликты были предопределены. То,
что я вставил в название книги слово «системная», было, надо признать, в том
числе выражением моего раздражения (смеется). Все категорически отвергали
семейные расстановки, при том что никто из них (кроме Хельма Штирлина) не
посмотрел тогда, как я с ними работаю. Да, многие высказывания Берта Хеллингера
действительно были безапелляционными, постулировали причинно-следственные связи
и производили впечатление принесенных с горы, высеченных в камне законов. В
этом отношении Фриц Симон и Арнольд Ретцер с их критической статьей в
«Психологии сегодня»[4] были тогда отчасти правы.
С сегодняшней точки зрения, сам я тоже поначалу вел себя несколько слишком
по-хеллингеровски, то есть кое-где слишком ему подражал и вел себя слишком «знающе».
Так что я вижу тут свое участие, как я способствовал тому, чтобы вызвать у
«системщиков» раздражение. Так продолжалось какое-то время, пока я не выработал
собственную форму и не вернулся в том числе снова в большей степени к
конструктивистскому мышлению. Но я очень многому научился у Берта Хеллингера и
многое из этого сохранил в своей работе.

Что это конкретно означает, что ты теперь
делаешь в расстановках по-другому?

Бейтсон
написал, что информация – это «отличие, которое создает отличие». Я использую
расстановочную работу в этом смысле, чтобы разными способами, как можно менее
инструктивно и в самых разных областях дать клиентам возможность прийти к новым
точкам зрения, новым пониманиям и инициировать новые варианты поведения. Какие
из предложенных отличий им подойдут, будут для них понятны и убедительны, какие
из них будут приняты, я заранее определить не могу. То есть для меня речь идет
о том, чтобы «пробудить» чувство возможного и о том, чтобы поддержать в клиенте
процесс раскрытия «тоже еще возможного», поддержать то, что еще стремится развиваться
и разворачиваться.

Если
положить в основу метода расстановки более системные посылки и менее
онтологический язык и соответственно работать, то я по-прежнему считаю его
очень системным. Я не знаю другого более эффективного и быстрого подхода, позволяющего
получать информативную, контекстуальную картину отношений в социальной системе,
распознавать не увиденные прежде динамики и взаимодействия, тестировать возможные
варианты изменения, одновременно получать и генерировать информацию.

А Берт Хеллингер – он-то был согласен
с тем, что его работа была названа системной?

Самого
Берта Хеллингера это вообще не интересовало. Согласен ли он с этим, я никогда
его не спрашивал. Я даже не уверен, что он тогда понимал, почему я выбрал это
название. Тем временем в некоторых странах за работой по Хеллингеру утвердилось
название «системная терапия». Я сожалею об этом, поскольку многие расстановщики,
как правило, связывают с этим нечто совсем иное, чем «системщики», а именно
прежде всего фокусировку на семейных отношениях и трансгенерационных моделях.

Ты удивился реакции системно-конструктивистского
сообщества, догматизму как с одной, так, возможно, и с другой стороны?

Психотерапевтическая
школа имеет право устанавливать границы и может или даже должна определять то,
что является ее спецификой и вместе с тем то, что не может быть ее частью. Если
же школа, которая ссылается на конструктивизм и исходит из того, что мы вместе
посредством социальных интеракций проектируем нашу реальность, конструирует
непримиримо жесткие реальности и независимо от контекста знает, что истинно,
что правильно или неправильно, то это уже противоречие. Удивила меня злобность,
неприязненность, а отчасти и невежество, с которым на расстановочную работу и на
меня набросились прежде всего некоторые коллеги из Системного Общества, отказывались
принимать Вислохский институт в Системное Общество и давили на меня, чтобы я
отрекся от Хеллингера. Это тоже меня ранило.

Но
и Берт Хеллингер со своей стороны провоцировал и разжигал эти поляризации. Что оказалось
не понятым, так это то, что эту работу можно прекрасно делать и в системно-конструктивистском
ключе и что центральное, до сих пор необъяснимое ядро расстановочной работы,
замещающее восприятие, никак не соприкасается с различением на более или менее
системное. К сожалению, многие системщики, на мой взгляд, до сих пор лишь очень
односторонне уделяли внимание расстановочной работе. Совокупное отрицание было
насколько велико, что они даже не могли на это пойти. Возьмем, к примеру,
феномен замещающего восприятия, которое в расстановочной работе получило
совершенно новое качество. У меня такое впечатление, что большинство
системщиков им пока практически не занимались, не говоря уже о том, чтобы осмыслить
его значение. Или обращение со специфическими мультигенерационными динамиками
(«переплетениями»), с местами в семье, или возможность посредством
расстановочной работы проявлять имплицитное знание и таким образом генерировать
более полезные гипотезы — все это они пока не восприняли, и дискуссии в
системном поле и в Системном Обществе (SG) об этом было очень мало. Сейчас тут
кое-что изменилось, и в Системном Обществе есть некоторые институты, к примеру
Вислохский, которые обучают в том числе и расстановочной работе. Я очень
доволен тем, как дело обстоит сегодня: что можно делать расстановки и тебя не
будут шельмовать и что Вислохский институт является частью Системного Общества
и в мае будущего года организует его конгресс.

Снимаю шляпу, ты в течение многих лет
выдерживал позицию на почти непримиримой разделительной линии между
конструктивистским образом мышления и работы и расстановочной работой по
Хеллингеру. При этом своими семинарами, Вислохским институтом, книгами
издательства Carl-Auer Verlag, созданием Международного Общества
системной терапии (IGST)
и Международного Общества Системных Решений по Берту Хеллингеру (IAG), твоей дружбой с людьми как с
одной, так и с другой стороны ты хорошо обслуживал обе стороны. Как тебе это
удавалось? Может быть, это та самая столь превозносимая конструктивистами позиция
всепристрастности, которой ты просто прекрасно владеешь?

Нет-нет,
за небольшими исключениями все было не так страшно, а если посмотреть с позиции
сегодняшнего дня, то это мне, скорее, многое дало. Для меня очень важна концепция
нейтральности, но в этом деле я не был всепристрастным или нейтральным никогда.
Да, я хорошо знал обе стороны, но однозначно стоял на стороне расстановочной
работы, признание и интеграция которой были для меня очень важны. А в остальном
у меня и были, и есть очень хорошие, в том числе дружеские, отношения с обеих
сторон. Даже если мы часто не сходились и не сходимся во мнении, я, например,
могу конструктивно и со взаимным уважением дискутировать с коллегами по Гейдельбергской
школе (смотри «Еще раз о расстановочной работе»), и они часто поддерживали меня
в решающих ситуациях. Многим системным институтам было трудно отказать
Вислохскому институту в принятии в Системное Общество, поскольку я активно
поддерживал их в фазе создания и после.

Как это выглядело для тебя с расстановочной
стороны?

С
расстановочной стороны я на какое-то время по-другому попал в довольно тяжелое
для меня поле напряжения, поскольку представления Берта Хеллингера и
расстановщиков о том, кто может проводить расстановки, как должно быть устроено
изучение расстановочной работы, нужно ли и как нужно организовать «поле»,
сильно расходились. Я стоял между ними, и такое положение «меж двух огней»
стоило мне чуть ли не больше энергии и нервов. Берт Хеллингер не хотел никакой
организации, контроля, структур (никаких богов рядом с собой), и всякий, кто
хотел, должен был иметь возможность делать расстановки. Я сам и многие другие
расстановщики были за осторожную, более демократичную организацию, за дискурс,
диалог и мягкие правила. Попытка быть здесь посредником и найти компромисс
потерпела неудачу. Я хотел участия Берта Хеллингера как основателя в Обществе и
надеялся, что смогу способствовать тому, чтобы все удержалось вместе. К
сожалению, тогда примирить противоречия не удалось. Как известно, сейчас DGfS и Школа Хеллингера мирно
сосуществуют и обе стороны по-своему уважают дело Берта Хеллингера. Сегодня я
считаю, что так и хорошо, как оно стало, и я очень доволен развитием DGfS, особенно когда смотрю на энергичную
работу Барбары Иннеккен, последнего председателя, и всех тех, чьими стараниями DGfS превратилась в хорошо
функционирующее объединение. Мне нравится основывать, но для более поздних фаз организации
я не очень подхожу.

Тем,
что помогло мне выдержать в тот трудный период, было сомнение, что расстановочная
работа может стать самостоятельной психотерапевтической школой. Для этого нужно
было бы проделать еще очень много работы, а я не видел и практически не вижу
тенденций, чтобы кто-нибудь взял на себя этот труд. Опасность, которую я вижу
до сих пор, заключается в том, что расстановочная работа будет ассимилирована
существующими школами психотерапии, при этом размыта и лишена своей особой
силы. Тогда я все же предпочел бы дефинировать ее как особый метод и таким
образом дать ей самостоятельное место в сфере психотерапии и консультирования. Может
быть, я слишком скептичен и у DGfS
получится индивидуальный и самостоятельный путь. Если знать мою
профессиональную биографию, то можно понять, что мне было важно видеть и позиционировать
расстановки как часть системной терапевтической и консультативной работы. Призадумался
я тогда, когда Хантер Бомон, Альбрехт Мар, Якоб Шнайдер и я как-то об этом
разговаривали, и я сказал, что лучшее место для расстановочной работы,
наверное, в области системной терапии, а остальные с такой же категоричностью и
воодушевлением заявили, что она как минимум так же хорошо сочетается с
гештальтом, групповой терапией и психоанализом, то есть подходами, с которыми
работали они сами. Как сказал в одном своем интервью Питер Устинов: «Сомнение
объединяет, убеждение разделяет».

Как ты сегодня чувствуешь себя с
коллегами с той и с другой стороны? Как ты видишь историю сегодня как тот, кто решил
предоставить споры и дальнейшее развитие более молодым?

Не будь так уверена. Вполне может быть, что я
еще пару раз вмешаюсь. Но таких коллег, которым я до сих пор не могу чего-то
простить, очень мало. С абсолютным большинством с обеих сторон у меня хорошие
коллегиальные и дружеские отношения. Особенно меня радует то, что у меня снова
хорошие отношения практически со всеми гейдельбергскими коллегами, хотя в ходе
разбирательств образовалось три института (Международное Общество Системной
Терапии, Институт Хельма Штирлина и Вислохский институт). Я думаю, что полемика
и споры того стоили. Если, как я сейчас, быть менее вовлеченным, то будет
больше времени на рефлексию. Поэтому с некоторых пор у меня все больше вопросов
к расстановочной работе, чем достоверных знаний о ней.

Что ты имеешь в виду?

Если
посмотреть на процессы в расстановочной работе, то существует огромное
множество возможностей для помех, которые мы пока не рассматривали достаточно
пристально. Что мы ставим? Что меняется, когда при наличии нескольких
возможностей мы ставим то или это, и как отличаются тогда результаты и
последствия? Насколько тщательно ставят клиенты, насколько сосредоточены
заместители и как это сказывается на достоверности их ощущений и высказываний?
Как влияет на результаты расстановки ведущий с его концепциями и мышлением?
Существует такое количество факторов влияния, которые способны нарушить процесс
вроде бы «чистой» расстановки и тем самым внести отклонения и искажения. Но тут
мы говорим еще только о рамках. Если перейти потом к замещающему восприятию, «истине»
и многим другим феноменам, посылкам и вопросам, станет понятно, насколько мы
еще лишь в начале пути в том, что касается понимания расстановочной работы.
Было бы прекрасно, если бы в области расстановок было больше исследований процессов,
чтобы более детально осветить эти области и еще многие другие вопросы, чтобы
потом еще тоньше, точнее и адекватней работать с этим чудесным инструментом. Но
также по-настоящему удивительно, как часто расстановки, несмотря на массу возможностей
для ошибок, искажений, неясностей, неправильных интерпретаций и т.д., уже
сегодня оказываются исключительно полезными.

Тут вопрос в том, возможна ли в
принципе правильная, чистая расстановка.

Нет,
ее, конечно, в принципе не существует, и уж тем более при большой
диверсификации расстановочной работы. Но в последнее время все больше коллег правомерно
задаются вопросом, каковы адекватные и подходящие критерии качества хорошей
расстановочной работы.

Теперь ведь есть еще и первые научные
данные. Будет ли все хорошо для расстановочной работы и ее профессионального
признания после позитивных результатов первого большого рандомизированного
Гейдельбергского исследования эффективности системных расстановок?

Вот
опять такой безобидный с виду вопрос. Как бы я ни был рад и благодарен в связи
с Гейдельбергским исследованием, мы должны внимательно смотреть, чтобы его не
переоценить. Одна ласточка еще не делает весны, и кто займется этим исследованием
более пристально, увидит и его слабые стороны. Оно представляет собой лишь одну
маленькую веху, но это именно что хорошее начало, а его результаты заметно прибавят
в весе, если его повторить. До научного признания расстановочной работе еще
очень далеко, и для меня большой вопрос, нужно ли нам к нему стремиться. К примеру,
системная терапия для научного признания смогла предъявить тридцать семь подобных
исследований.

А почему ты сам не стал профессором
или не разработал, как Маттиас Варга фон Кибед, собственную форму
расстановочной работы, например, конструктивно-феноменальную семейную терапию
по Гунтхарду Веберу? (смеется)

У
меня было много предложений пройти хабилитацию[5]. Причины, по которым я
этого не сделал, с одной стороны, заключаются в динамике моей родительской
семьи, а с другой – я не хотел подвергаться необходимым для этого ритуалам, потому
что мне было ясно, что и тогда будет очень трудно получить потом профессуру с такой
основной темой, как семейная терапия или, тем более, расстановочная работа. Я
редко сожалел об этом решении.

Собственная
форма расстановочной работы? Моя сильная сторона – это чутье на вновь
возникающие инновативные взгляды и методы работы, а также стремление
реализовывать идеи. То есть это, скорее, в области интуиции, оценки на уровне
ощущений и оформления, а не в аналитическом осмыслении или концептуализации. К
тому же я чувствую себя тут скорее консерватором и по-прежнему предпочитаю
классическую семейную расстановку, потому что считаю ее особенно эффективной и
перспективной. Честно говоря, меня раздражает, когда кто-то пытается из одного
какого-то частного аспекта образовать собственную школу, дать ей отдельное
название и создать, так сказать, собственное княжество. Мотивы для такого
дробления расстановочной работы мне понятны. Но, на мой взгляд, было бы лучше,
если бы они не тратили столько энергии на обособление, а больше смотрели на
процветание целого.

В начале ты говорил о «произвольной
программе». А в расстановочной работе для тебя еще есть такие возможности?

Да,
я бы, к примеру, хотел как-нибудь провести расстановочный семинар с пожилыми
людьми или с кросс-культурными парами. Я еще никогда этого не делал. Потом я
недавно работал с очень молодыми людьми, и это было очень увлекательно. На
данный момент я работаю с группой опытных в расстановках людей преимущественно
из организационной сферы, которая с любопытством исследует и задает интересные
вопросы. А меня все больше интересуют возможности диалога с опытными людьми на
тему развития и возможностей расстановочной работы, где я являюсь частью, а не веду.
Есть еще некоторые другие идеи, и я буду уже очень доволен, если хотя бы пару
из них смогу реализовать.

Ты не хотел расточения похвал в этом
интервью. Тем не менее, сейчас я от всего сердца скажу, и многие ко мне
присоединятся: спасибо тебе за твой труд и твой вклад!

И вместе с этим мой последний вопрос:
что ты пожелаешь тем людям, которые занимаются развитием расстановочной работы в
повседневной терапевтической практике, в консультировании или в комитетах DGfS, и все это на превосходно
подготовленной тобой почве?

Нет,
пожалуйста, не жди от меня в конце «благих» пожеланий. Лучше я приведу одну цитату
из Эйнштейна, которую я очень люблю и которая постоянно приходят мне на ум: «Человеческое существо является частью
целого, которое мы называем „Вселенной», частью, ограниченной во времени и
пространстве. Человек переживает себя, свои мысли и чувства как нечто отдельное
от остального, и это своего рода оптический обман его сознания. Это заблуждение
является в каком-то смысле тюрьмой для нас, ограничивающей нас нашими личными
желаниями и любовью лишь к нескольким ближайшим к нам людям. Нашей задачей
должно быть освобождение из этой тюрьмы через расширение нашего круга
сочувствия, чтобы объять все живые существа и всю природу в ее красоте». Спасибо
за цветы и спасибо за приятную беседу, Биргит Тереза!

Литература

Michael
Reitz (2014): Helm Stierlin — Zeitzeuge und Pionier der systemischen Therapie.
Heidelberg (Carl-Auer)

Weinhold,
Jan / Annette Bornhäuser / Christina Hunger / Jochen Schweitzer (2014):
Dreierlei Wirksamkeit. Die Heidelberger Studie zu Systemaufstellungen,
Heidelberg (Carl-Auer)

[1] — Интервью
было опубликовано в журнале «Praxis der Systemaufstellung»
(1/2014) в рубрике «Точки соприкосновения: системность». [2] — „Aufstellungsarbeit revisited.
…nach Hellinger?» Г. Вебер, Г.Шмидт, Ф.Б.Симон, издательство Carl-Auer, Гейдельберг 2005. [3] — „Zweierlei
Glück. Die systemische Psychotherapie Bert Hellingers». Составитель Г.Вебер, издательство Carl-Auer, Гейдельберг 1993. [4] — «Psychologie Heute», 1995. [5] — Хабилитация — процедура получения высшей
академической квалификации, следующей после ученой степени (PhD или эквивалент), которая даёт право на занятие профессорской должности. (Прим.
пер.)