Отпустить[1]
Хантер Бомон
В мае
1980 года я в качестве приглашенного профессора глубинной психологии приехал в Мюнхен,
где в течение пяти семестров возглавлял кафедру в Университете Людвига
Максимилиана. После этого я еще почти 20 лет проработал там внештатным
преподавателем. Помимо практической работы психологом-психотерапевтом, на мою
идентичность оказала влияние и моя академическая деятельность. Этим объясняется
мое желание, чтобы представители системной расстановочной работы как уважаемые и равноправные
собеседники принимали участие в
академическом дискурсе. Как было бы замечательно, если бы эта, такая важная для
меня работа, способствовала дальнейшему развитию профессиональной психотерапии
и играла значимую роль в сегодняшней смене парадигмы в естественных науках.
Однако
для многих расстановщиков, возможно, даже для большинства, такое представление
не является предметом мечтаний, я это понимаю. Такое впечатление, что они
воспринимают правила научного языка скорее как ограничение личной свободы, чем как
важное подспорье, позволяющее избегать ошибок в мышлении. Признаю, что академический
стиль речи порой утомляет и кажется искусственным. Но в то же время он предоставляет
защиту от ошибок в мышлении, на которую можно положиться. Больно видеть, когда
то, что столь дорого тебе, не ценится столь многими: расстановщиками, которые
не уважают естественнонаучный подход, и учеными, которые не доверяют
расстановочной работе или даже презирают ее, не понимая по-настоящему. Ведь в большинстве
академических кругов системная расстановочная работа имеет дурную славу и считается
поверхностным, эзотерическим надувательством, а зачастую даже опасным, фашистским
заблуждением. Поэтому, вместо того чтобы вести живительные дискуссии с
коллегами, приходится разъяснять недоразумения и выслушивать шокирующие истории
о мнимых высказываниях коллег-расстановщиков.
Еще
меня поражает, как много клиентов обращается после расстановочной группы к
психотерапевту, поскольку не может справиться с полученным опытом и
самостоятельного его переработать. Это очень прискорбно, и я говорю это в качестве
серьезной критики.
Я много
сделал для того, чтобы повлиять на расстановочную работу в нужном, по моему мнению, русле, чтобы
объединиться с расстановщиками, придерживающимися тех же взглядов, а также для
того, чтобы расстановочная работа оставалась открытой для «неакадемических»
коллег. Но в какой-то момент я заметил, что у работы есть ее собственная динамика,
и – в смешанных чувствах усталого смирения и веры в то, что уж мир-то знает,
что он делает – смог / был вынужден отпустить. Вместе с этим я освободился от большой
ответственности и тяжести. Честно говоря, я не знаю, что было бы лучше. Может быть, так, как есть, в общем и целом и есть именно
так, как надо. Но я все же предпочел бы по-другому.
Все эти годы интенсивной работы с системными расстановками
наложили на меня глубокий отпечаток и изменили меня в важных точках моей души. Вот
уже несколько лет я практически больше не расставляю. Но почти в каждой работе
с клиентами я смотрю на семейные системы, социальные системы, идеологические
системы, в которые они вплетены. Мое понимание себя и мира стало другим, мой
взгляд на реальность тоже. Это значит, что в центре внимания для меня не
расстановки, а системный взгляд. Энергичная общественная деятельность в
качестве представителя расстановочной работы тоже осталась в прошлом. Я, насколько
могу, последовательно иду за тем, что для меня важно, в настоящее время в
основном тихо и в частном порядке.
И
все же я по-прежнему готов «поломать копья» за коллег-расстановщиков, разделяющих
мою позицию в отношении расстановок.
Вот
некоторые мои пожелания на будущее. Я бы хотел, чтобы состоялась работа по прояснению
«порядков любви», чтобы были точнее сформулированы относящиеся к ним знания.
Многие высказывания Берта представляют собой лишь частичную истину или, скорее,
они верны только в определенных условиях. Большинство порядков оказываются не
универсальной, а не более чем культурно обусловленной душевной закономерностью.
Даже любовь, как мы воспринимаем ее на Западе, не универсальна. Это понимают
многие расстановщики, однако масштабы того, насколько нашему фундаменту
недостает точности, видят еще не все. Было бы прекрасно, если бы удалось дать
порядкам максимально точные и дифференцированные формулировки.
Я бы
хотел, чтобы последовательно утверждался феноменологический подход. Например, когда
заместитель падает на пол, нефеноменологично говорить: «Знаешь, что это значит?
– Кто-то в системе умер». С феноменологической точки зрения падение означает только,
что заместитель опустился на пол. Кто посмотрит видеозаписи Берта Хеллингера из
его поездок по США, увидит, что некоторые заместители на многих записях в ответ
на системные турбуленции все время демонстрируют одно и то же поведение. Кто-то
падает на пол, кого-то тошнит, у кого-то начинает сильно биться сердце. Конечно,
у нас есть эмпирические знания о том, что это может означать, и наши гипотезы
могут быть полезны. Однако нужно проводить строгое различие между
феноменологическим наблюдением и его интерпретацией, иначе будут происходить серьезные
ошибки и недоразумения.
Несколько
лет назад журнал «Психология сегодня» (Psychologie Heute) нашел какого-то
самозваного расстановщика и выставил его в качестве «мерила» для всех
расстановщиков. Насколько я помню, его процитировали примерно так: «Все, что происходит в расстановках, правда». Очевидно, что «Психология
сегодня» была больше заинтересована в том, чтобы сделать расстановочную работу посмешищем,
чем в том, чтобы понять ее и представить объективно. Но если процитированный расстановщик
не видит разницы между феноменологической и эмпирической истиной, то он сильно
облегчает задачу критикам. Но еще хуже, когда расстановщики приучают клиентов путать
одно с другим.
Я бы
хотел, чтобы расстановочное сообщество ценило эмпирические исследования и
последовательно и точно их проводило. Аргумент, что исследование
нарушает действие расстановки, это чушь. Такое может случиться, но вовсе не
обязательно. Насущно необходимо, чтобы расстановщики серьезно интересовались
тем, что действует, а что нет, и каков на самом деле эффект их работы.
Пока
мы не знаем этого точно, мы живем в мире самообмана. В отличие от большинства расстановщиков
я работаю преимущественно с длительными группами самоисследования и нахожусь в непрерывном
контакте с участниками на протяжении нескольких лет, с некоторыми уже больше 30.
Это дает возможность узнать, каких результатов на самом деле добиваются расстановки,
а каких нет, что «вышло на свет» и могло быть интегрировано, а что оказалось не
по силам. Как для многих лекарств, решающее значение в расстановках имеет
дозировка. Когда я слышу, как говорят про свою работу некоторые расстановщики,
у меня складывается впечатление, что иллюзия успеха для них важнее реальности.
Хорошие исследования делают разницу очевидной. Слишком часто я слышал восторженные
рассказы о расстановке от расстановщика и нечто совершенно иное от клиента. Как
это может быть, что иногда расстановщики оценивают свою работу гораздо
позитивней, чем клиенты, и даже не понимают, что клиенты восприняли ее
по-другому?
Помимо
эмпирических исследований, есть и другой, скорее личный исследовательский дух,
который, может быть, даже еще важнее. Я бы хотел, чтобы прививалась и последовательно
утверждалась культура самоисследования. Нарциссические выгоды, получаемые расстановщиками,
соблазнительны и небезопасны.
В
этой связи я также хотел бы, чтобы расстановщики больше размышляли о своей
этике. Возможно, «этика» не самое подходящее слово для того, что я имею в виду.
Это не правила для того, что мы должны делать, а ценности, стоящие за тем, что
мы фактически делаем. «Этика действия» будет, наверное, несколько более
подходящей формулировкой. Тем самым я хочу обратить внимание на расхождения
между тем, что мы считаем правильным на сознательном уровне, и тем, что мы
делаем реально.
Так,
одна расстановщица призвала клиента поклониться. Когда он отказался, она мягко положила
руку ему на голову и инициировала это движение. Я хорошо знаю эту расстановщицу
и знаю, насколько она уважает человеческую автономию. И все же, делая это, она
очевидно считала осуществление поклона чем-то хорошим. Как авторитетное лицо она
настаивала на том, чтобы он сделал то, что она считала правильным. Она не
поинтересовалась тем, почему он отказался. По ее «этике действия» он должен был
сделать то, что считала правильным она.
Для души
вполне может быть верно сделать что-то вопреки сопротивлению, приобрести новый опыт
и обнаружить незнакомое, целительное движение души. Но это может быть и (пока,
в определенный момент) неверно. Например, поклон и подчинение как телесные
движения очень похожи и душе легко их перепутать. Понимал ли тот мужчина разницу
между поклоном и подчинением? Не пришлось ли ему как ребенку склониться перед
авторитетом и вытеснить правду собственной души?
Если
клиент сделал то, что считала для него полезным расстановщица, то действительно
ли он поклонился верным для себя образом или подчинился ей? Если он открыл для
себя подлинный поклон, то эта интервенция стала целительным
опытом, если же он подстроился, то она была повторением старой модели. Что, если
бы расстановщица спросила его: «Твоя душа понимает разницу между поклоном и
подчинением?» Или: «Твоя душа знает, как она может поклониться без подчинения?»
Еще один пример. Многие расстановщики без
всяких сомнений и раздумий исходят из того, что развязывать переплетения – это «хорошо».
Клиент страдает из-за переплетения, например перенятой вины, и считает, что
будет «хорошо» ее вернуть. Но это очень индивидуалистичное представление: в
первую очередь должно стать лучше клиенту, он не должен страдать из-за
перенятой вины. Однако системное мировоззрение знает, что вина имеет системные
последствия, например, что чьи-то поступки в системе приходится уравновешивать
другим. Потомки неизбежно имеют дело с последствиями действий своих предков.
Нынешний поток беженцев – актуальный пример системной вины и ее последствий.
Беженцы сталкивают нас с последствиями действий наших предков. Как легко забыть,
что мы на Западе многие столетия без меры пользовались мировыми ресурсами за чужой
счет. Как легко мы недооцениваем то, какие долгосрочные последствия имеет западная
колониальная политика или жестокости крестовых походов и как их отголоски
продолжают звучать на протяжении веков. Как мы можем вернуть такую вину?
Если
мы автоматически и бездумно исходим из того, что возвращать вину «хорошо», это
может быть и своего рода избеганием. Я действительно хочу, чтобы мой ребенок
вместо меня расплачивался за вину, которую я вернул? В чем моя ответственность за
последствия того, к чему привели поступки моих предков? Что мне толку, если я, к
примеру, «верну» вину за загрязнение окружающей среды? А когда, наоборот, «хорошо»
принять вину и взяться за ее искупление?
Даже
если я как расстановщик чувствую себя уполномоченным «проливать свет» на семейные
тайны, какова при этом моя «этика действия»? Действительно ли знание «лучше», чем
облако незнания? У меня нет ответов на эти вопросы. Я просто хочу, чтобы мы,
расстановщики, продолжали развивать культуру серьезного расспроса. Расстановка –
это мощный инструмент. Кто чувствует себя вправе взять этот инструмент в руки, тому
следует постоянно переосмысливать свои ценности, в соответствии с которыми он
действует.
И последнее
мое пожелание — чтобы следующее поколение расстановщиков-единомышленников переняло
наш пыл и дальше служило этому ценному вкладу в человеческие знания.
Хантер Бомон, д-р фил. hiddensymmetry.com [1] Впервые
статья опубликована в журнале «Praxis der Systemaufstellung» 2/2015.