Системное мышление и системная работа в школе.

Марианне Франке-Грикш. Системное мышление и системная работа в школе.Системное мышление и системная работа в школе
Марианне Франке-Грикш
С 1964 года я работаю учительницей в начальной и средней школе. Опыт,
который я приобрела за последние 12 лет, проводя семинары по семейной
расстановке по методу Берта Хеллингера, дал мне знания, которые я с
успехом могу применять и в школе.
Около восьми утра дети приходят в класс, и вот передо мной сидят
молодые люди, каждый со своим специфическим образом семьи в душе; каждый
проживает и осуществляет свою особую действительность, пытается
реализовать ее в классе, при известных условиях приобретает сторонников
своей особой формой построения отношений, инсценирует свою семью.
Постоянно рассказывая о родительском доме и семье, прежде всего младшие
дети от шести до двенадцати лет дают возможность получить глубокое
представление о динамике своей семьи. Как у семейного терапевта, у меня
частенько «чешутся руки».
Но как учительница я уполномочена лишь квалифицированно преподавать
свои предметы, руководить классом как коллективом и, насколько возможно,
способствовать индивидуальному развитию. Тем самым мне как терапевту
предписано полное воздержание; нет поручения – нет работы!
Именно это предписанное воздержание заставило меня в последние годы
стать находчивой, смотреть системно и, где можно, соответственно
действовать.
При этом я создаю условия для того, чтобы в детях пробуждалось
уважение к жизни, к своим семьям, к отцу и матери – и особое значение я
придаю совершенно иному подходу к возникающим в любом коллективе
конфликтам и тенденциям исключения.
Воспитание системного мышления
Постепенно я приучаю детей мыслить системно. Если беременна чья-то
мама, если заболел или умер кто-то из членов семьи, я использую это как
повод для беседы в кругу. Мы размышляем о разных качествах отношений.
Например, как родители любят своих детей и какую позицию по отношению к
родителям полезно занимать детям. Мы воплощаем ее в движениях и жестах, и
дети очень легко приходят к тем позициям и фразам, которые Берт
Хеллингер задает заместителям в семейной расстановке.
Разумеется, мы говорим и о том, что иногда дети «замещают» слишком
рано умерших членов своей семьи, что нередко они берут на себя
родительскую судьбу, – и одиннадцатилетние дети сами заново изобрели
ритуалы, как они уважают мертвых или не вмешиваются больше в судьбу
родителей. Иногда я ставлю ребенка перед его отцом или матерью (то есть,
разумеется, перед их заместителями, в роли которых выступают
одноклассники). И другие дети сами видят, может ли он быть полностью
ребенком или же он немного «надут». Между тем им нравится вся палитра
возможных позиций, они предлагают друг другу сказать, например: «Папа, я
ведь твой ребенок», изобретают все больше и больше фраз, иногда
совершенно чудесных. Они совершают поклоны перед умершими, просят их о
поддержке и благословении.
Все это я делаю в основном на примерах. В моем теперешнем классе
много детей из Сербии, Хорватии, Косово, из Афганистана и Турции. Кто-то
из них потерял на войне отца, кто-то дядю. Мы говорим о том, как это
горько для семей, но и о том, сколько сил дают нам мертвые, если мы
просим их о благословении. Разумеется, дети рассказывают об этом дома.
По настроению на родительских вечерах я могу ощутить, как благотворно
для всех уважительное отношение к семьям.
Семейная расстановка в школе может давать важные примеры, скажем,
чтобы показать, какая разница, когда отец и мать стоят рядом друг с
другом и смотрят на своих детей или же они ориентированы в разных
направлениях, стоят далеко друг от друга и, может быть, смотрят на
кого-то умершего. А не нарушить при этом интимных границ семьи, не
скомпрометировать детей и их семьи, оставить все в рамках примера – это
вопрос тонкости чутья.
Эта работа и эти мысли способствуют тому, что за короткое время в
классе возникает сердечная атмосфера, какой я никогда раньше не знала. В
настоящее время я собираюсь составить и опубликовать каталог возможных
системных игр и наставлений для начальной и средней школы.
Новые пути преодоления конфликтов
Кроме того, как уже упоминалось, я стала совершенно иначе подходить к
решению конфликтов. Если на перемене вспыхивает ссора, дети уже сами
приходят ко мне. Они поняли, что тут не важно рассказывать о том, кто,
кому, что и почему сделал. Они просто называют имена участников. И тогда
мы расставляем их с помощью заместителей, по возможности детей, которые
не видели конфликта. Заместители говорят о своих ощущениях. Мы ищем
соответствующие хорошие места и фразы. И когда видишь, что дети
действительно готовы не смотреть больше на то, кто прав и кто кому
должен сказать «мне жаль» или «я хочу все исправить», а искать путей
восстановления равновесия, это приносит невероятное облегчение. Обычно
забияк просто ошеломляет, что их заместители все правильно чувствуют,
хотя они абсолютно не в курсе того, что произошло.
Два примера системного подхода
В одном из пятых классов (дети одиннадцати лет) у меня был
ученик, Самир (имя изменено), который с самого начала учебного года вел
себя вызывающе. Он мешал на уроках, не выносил хорошего настроения и
сотрудничества в классе. Своим криком, швырянием стульев, нападениями на
одноклассников он создал такую атмосферу, которая настроила против него
многих детей, некоторые его даже боялись.
По прошествии восьми недель мне стало ясно, что дальше такое
поведение в классе терпеть нельзя. Хотя по многим брошенным на уроках
высказываниям было понятно, что интеллект у мальчика незаурядный, что у
него выдающийся запас немецких слов, он способен ясно мыслить и
самостоятельно судить, успеваемость его была очень низкой. Кроме того,
мне было непонятно, как возникали эти похожие почти на приступы
состояния, когда он вдруг заметно бледнел и становился гиперактивным –
просто не остановить. Вихор волос надо лбом у него стоял тогда
прямо-таки дыбом. После чего мальчик часто совершенно обессиливал,
обхватывал голову руками и жаловался на ужасное напряжение.
Я пригласила к себе на прием его отца. Он был в курсе
поведения своего сына и чувствовал себя несчастным. Ему было жаль
Самира, и все же он понимал, что я больше не могла держать мальчика в
классе. Мы поговорили о вспомогательном классе для социально
неадаптированных учеников, но я чувствовала, что и такой класс мальчику
не подходит. «Чего-то он еще не знает, ваш сын. Возможно, сначала это
нужно узнать мне», – сказала я и сама удивилась тому, что сказала.
Отец сказал, что в браке у них все в порядке, и я заверила
его, что это его приватная территория, которая меня не касается. «И все
же, – сказала я, – меня интересует, когда и почему вы приехали в
Германию». Тогда мужчина рассказал, что женился он в Турции. А через
пять лет, когда у них было уже двое детей, в один год умерли его брат и
сестра. Брат – в 23 года во время эпилептического припадка, а сестра – в
18 от аневризмы мозга. «Теперь уже 15 лет прошло, после этого мы и
уехали в Германию», – сказал он. И пока он пытался меня заверить, что
больше не горюет, у него покраснели веки. Самир, родившийся только через
четыре года в Германии, ничего об этом не знал, он не знал даже, что у
него были умершие тетя и (от эпилепсии!) дядя.
Между нами воцарилась та тишина, которая возникает, когда
проявляется глубокая реальность души – там всегда есть огонек. Я сказала
отцу, что теперь все ясно, что все хорошо. Ему нужно отпроситься на
пару часов с работы, после школы пойти погулять с сыном и в спокойной
обстановке рассказать ему о своих умерших брате и сестре. Потом он
должен был вместе с сыном разыскать старые фотографии, отдать их
увеличить, вставить в рамку и повесить на стену.
Отца Самира удивило уже то, что где-то здесь могло быть
решение трудностей его сына. Я не дала ему никаких объяснений, но и не
оставила места для сомнений. Я попросила его забрать Самира из класса
(мальчик уже ждал, что его, как было обещано, привлекут к разговору) и
сказать сыну, что он нам больше не нужен; более того, что мы нашли
решение и что все хорошо. Мужчина так и сделал, и я была удивлена тем,
что, спускаясь по лестнице, он весь сиял, хотя я ничего ему не
объяснила.
На следующий день Самира в школе не было – и через день тоже,
это была пятница. Родители передали, что у мальчика поднялась
температура – выше 40 градусов.
В понедельник он снова был в классе. Немного бледный, он
стоял у моего стола и рассказывал мне о том, что сообщил ему отец, о
тете и о дяде, у которого была эпилепсия, о том, что они оба умерли,
что, говоря об этом, отец плакал и что они отыскали фотографии.
«Хорошо, – сказала я, – значит теперь все в порядке». Самир
еще немного потоптался около меня, а потом сел на место, чего раньше
никогда без приказа не делал. С этого момента мальчик стал меняться.
Для него, всегда говорившего о себе: «Я люблю хаос, фрау Франке», я нарисовала на боковой части доски линию.

Х о____________________о ПОР.

На этой линии он каждый день мог отмечать, в какой точке между хаосом и порядком он находится.
Три недели спустя пришла первая обратная реакция из класса.
Один мальчик сказал: «Самир правда изменился. Лучше всего, чтобы он не
сидел теперь один». До этого сидеть с ним рядом никто не хотел, да и сам
он тоже хотел сидеть один. На следующей неделе этот ученик по
собственной инициативе пересел к Самиру, они подружились и с небольшими
перерывами так и оставались вместе. Через два месяца Самир сказал мне:
«Мне самому странно, фрау Франке, я теперь все время рядом с порядком».
Он имел в виду свои пометки на линии. На самом деле он изменил не только
поведение, но и улучшил успеваемость. За это время он стал одним из
лучших учеников.
Когда несколькими месяцами позже у него случился сильный
срыв, я позвала его к себе. И спросила: может быть, те старые состояния
были для него все-таки лучше? А еще предложила ему просто рассказать про
этот срыв дяде и тете и спросить, что бы они на это сказали.
Тут по его лицу пробежал лучик света, и он сказал: «Мы еще не
закончили, мой отец и я. Нам еще нужно повесить фотографии, я об этом
позабочусь».
С тех пор я больше с Самиром об этом не говорила. К концу года он был четвертым по успеваемости, в классе его любили.

Во второй истории рассказывается про Элвира
«Я у моей мамы любимчик», – сказал маленький босниец тоном
абсолютной убежденности. Класс – 24 одиннадцати-двенадцатилетних ученика
пятого класса средней школы – сидел в кругу. Тема была такая: у Ивицы
будет братик или сестренка. Мы говорили о том, какое место в ее семье
занимают дети и как по-разному это может чувствовать каждый.
«Я покажу вам», – сказал Элвир, и вот он уже выбирал
заместителей отца, матери и брата. Дети уже не раз «играли в семью» и
знали, что делать. Когда все четверо были расставлены по местам,
заместительница матери, не сводя глаз, смотрела на заместителя Элвира. Я
спросила ее, может ли она видеть также своего мужа и второго сына. Она
ответила отрицательно. Было видно, что ее взгляд уходит дальше, будто
она смотрит сквозь Элвира. «Но кого она видит?» – подумала я и спросила
Элвира, не потеряла ли его мать кого-нибудь. Тут глаза Элвира
покраснели, но он не потерял мужества и не заплакал. Он рассказал: «Мой
дядя, брат мамы, носил в кастрюле еду для заключенных. Лагерь был за
полем. На этом поле они его застрелили. Ему было 19 лет». Тогда я
поставила рядом с мамой одного мальчика из класса и вместо его
заместителя поставила самого Элвира. Заняв свое место перед мамой и
дядей, он начал тихо плакать, украдкой вытирая слезы.
Я предложила ему: «Скажи своему дяде, что он должен тебя
защищать». (Я подумала, что раз он так беззащитно шел через поле и там
должен был умереть, то это будет правильно.) «Дорогой дядя, защищай
меня», – сказал Элвир. Мальчик, который был дядей, совершенно спонтанно,
без всяких просьб, положил руку Элвиру на голову и сказал: «Я защищу
тебя».
Теперь я попросила Элвира встать перед матерью и сказать ей:
«Дорогая мама, я всего лишь твой ребенок». Он сказал это по-югославски.
Девочка, замещавшая его мать, абсолютно спонтанно обняла мальчика. И тут
же отпустила. Но импульс был таким явным. Оба немножко застыдились.
Иногда я наблюдала за ними. С тех пор они очень сердечно относились друг
к другу. Разумеется, в конце я прошу детей «стряхнуть» с себя свои
роли. Но все же эта связь между ними остается.
В течение следующих недель и месяцев такой обычно бойкий и
уверенный паренек стал неуверенным, боязливым, стал хуже учиться. Что-то
пришло в движение. Я сопровождала его в этом процессе, подбадривала.
Ему было шесть, когда он вместе с матерью из окна кухни стал свидетелем
этого убийства. Постепенно ему удалось свыкнуться со своей новой,
маленькой личностью. Сейчас он снова весел, но по-другому – как
одиннадцатилетний.